Curriculum vitae, или Уроки одного восхождения
Автор
Олег Вайнберг
Сын, который идет по склону в пяти шагах впереди меня, внезапно как-то неловко поворачивается, смотрит мне в глаза и валится на снег.
Сын, который идет по склону в пяти шагах впереди меня, внезапно как-то неловко поворачивается, смотрит мне в глаза и валится на снег. В глазах плещется немой страх, руки рвут ворот пуховки, губы бессильно что-то шепчут. «Вот и все», звоном отдается в моей голове.
Так уж случилось, что именно я, в курилке, во время празднования девятилетия питерского клуба ИТ-директоров, предложил тему этого номера. Ирония, однако, в том, что как раз именно мне особенно сложно писать о десяти заповедях CIO. Во-первых, потому, что я уже давно не CIO. А во-вторых, трудно найти человека, более далекого от религии, нежели я. Ну разве что с большой натяжкой меня можно счесть буддистом. Как-то раз, когда я летел в Иран, чтобы подняться на вершину вулкана Демаванд, нас попросили определиться с религиозной принадлежностью. В Иране это второй, если не первый, вопрос, который тебе зададут при знакомстве. И лучше не говорить, что ты неверующий. Сойдет любая религия, только не атеизм. Иранцы просто не понимают, как общаться с атеистом, чего от него ожидать, поэтому на всякий случай будут держаться подальше.
Так вот, все время пребывания в Иране я твердо заявлял, что я «анархо-буддист», с почтением воспринимал, что мой собеседник суннит (шиит, христианин, иудей или зороастриец…), после чего разговор больше ни разу не касался этой темы. Впрочем, добрый Будда ведь тоже оставил своим последователям заповеди, в которых на первое место поставил «Не убивай, но спасай чужую жизнь». А требование верить в его существование поместил на самом последнем, сформулировав как мягкое «Верь в закон причины и следствия, не отрицай существования Будд, прошлых и будущих жизней».
Гора
С этой горой все начиналось долго и плохо. Я уже поднимался на вершины Южной Америки, Эквадора и самонадеянно полагал, что отметился на самой высокой точке континента. Хотя это и не имело для меня такого уж большого значения – самые тяжелые горы не всегда самые высокие. Несколько лет назад я с трудом спустил доверившихся мне людей с хоженого-перехоженого Монблана. А потом вдруг узнал, что в Аргентине есть Аконкагуа. Шесть девятьсот пятьдесят. Русские бывают там нечасто – далеко и дорого. Фирма, которой я доверял, все никак не могла набрать группу, а той, которая набрала, я не доверял – бывал с ней в Эквадоре, и повторять этот опыт не хотелось. Полтора года мы ходили вокруг да около, пока мне твердо не сказали: «Всё, группа есть. Идем в январе 2012-го».
Семь тысяч – тяжело само по себе. Так высоко я не поднимался. Были Чимборасо, Котопакси, Килиманджаро, Эльбрус, много всего на Памире и Кавказе. Впервые я увидел горы в семь лет. С тех пор прошло 43 года, даже с учетом семьи, детей, которым «надо на море», довольно большой срок. Можно многое успеть, и я успел. Но Аконкагуа на пять сотен выше всего, что было до нее. Ключ почти любой горы – привычка к высоте, поэтому в октябре 2011-го я сидел в самолете, летевшем в Катманду. Непал, базовый лагерь Эвереста. Высотная акклиматизация к Аконкагуа.
Семейный бюджет трещал по швам. Владельцы компании, в которой я в то время работал, прямо объяснили, что «у них так не принято, директора так не поступают, трехнедельных отпусков не бывает в природе, а уж двух отпусков с интервалом в три месяца тем более». То, что я не отступил, было сумасшествием, а не доблестью. Впрочем, в горах вообще мало нормальных людей. Но хуже всего то, что за несколько недель до Непала, когда все уже было оплачено, в том числе авиабилеты (как обычно, по заоблачной, хотя и самой дешевой «невозвращаемой» цене), представитель фирмы, давно ставший просто другом, позвонил и сказал, что на семь тысяч он с нами не пойдет. Собственно, никто с нами не пойдет. Или я сам становлюсь руководителем экспедиции, так называемым «турлидером», или она отменяется. Он чувствует себя виноватым, он знает, что я заплатил дикие деньги за совершенно ненужный мне без Аконкагуа учебно-тренировочный Непал, но он не пойдет. В прошлый раз эта гора его едва не угробила.
Красная палатка
Однажды к Будде приходит ученик и говорит: «Будда, я не понимаю смысла твоего учения». Будда показывает пальцем на Луну. «А, понял, – говорит ученик. – Смысл твоего учения — палец». «Нет», — отвечает Будда и снова показывает на Луну. «А, понял, смысл твоего учения — Луна». «Нет, – качает головой Будда. – Смысл моего учения — направление».
Нас четверо. Я – турлидер и отвечаю за остальных. Лететь долго. Сперва рейсом «Британских Авиалиний» Питер – Лондон – Буэнос-Айрес. Потом дальше, в Мендосу, местными перевозчиками. Черт бы побрал эти «Аргентинские Авиалинии» с их испаноязычным сайтом. Всё бело-синее, как местный флаг. Перехожу на английскую версию, но в ней, как по волшебству, напрочь исчезают все относительно дешевые билеты. И правильно, нечего баловать всяких гринго. Я убил полдня, дабы наконец понять, что оплатить билет через Интернет можно только пластиковой картой, выпущенной аргентинским банком. Спас «звонок другу». Владелец принимающей стороны, импозантный колумбиец Хуан Карлос Гонсалес Камачо, самолично посетил чилийский офис аргентинской авиакомпании и разрулил вопрос с оплатой.
Список снаряжения не умещается на одной странице. Спальники, пуховки, полар, гортекс… Личные связи с одним из ведущих производителей альпинистского снаряжения позволили укомплектоваться относительно дешево. Удалось даже урвать пару больших и удивительно легких спальников, рассчитанных аж до минус 40 – из тех, что вообще не поступают в продажу (фирма готовила экипировку для одной из тяжелейших гималайских экспедиций, по какой-то причине несколько комплектов не понадобились).
Алый гортекс и канареечно-желтая пуховка – для сына, терракотово-красная – моя. Спальники тоже ярко-желтые. Это здорово, желтый цвет в палатке поднимает настроение, когда снаружи льет или присыпает снежком. Брезентовые палатки, те, в которых спал еще пацаном, были непременно сумеречно-зеленые. Внутри было хмуро, даже если снаружи светило солнышко. А перкаль «памирок», такой замечательно серебристый снаружи, внутри почему-то грязно-серый. Однажды мы с отцом собрались на море, в Анапу, и я где-то в прокате раздобыл ярко-красную двухместную брезентовую палатку. В ней было солнечно в любой дождь, а уж в ясный день вдвойне. Поэтому теперь все мои палатки или красные, или желтые, или морковно-оранжевые.
«Хорошие парни»
Никто нас не спасает, кроме нас самих,
никто не вправе и никому не по силам сделать это.
Мы сами должны пройти по пути.
Гаутама Будда
В такой яркой палатке, почти полностью заполненной двумя огромными желтыми пуховыми спальниками, мы и коротали последнюю ночь перед штурмом. На шести тысячах не получается нормально спать, ты то проваливаешься в короткое забытье, то мучительно из него вылезаешь. Давление низкое, кислорода в воздухе не хватает. Снаружи палатку полощет ветер. Он наваливается тяжелыми порывами, но наше убежище сконструировано и установлено прочно. Ветер сейчас наш главный враг. Всю последнюю неделю, пока мы поднимаемся от одного промежуточного лагеря к другому, он все нарастает и нарастает. Завтра утром, по прогнозам, должно быть метров двадцать в секунду. В сочетании с 45-градусным морозом это близко к пределу. Но это единственный наш шанс. Пересидеть внизу не получилось – прогноз на ближайшие две недели «нарастание ветра до девяноста метров в секунду».
Утро не приносит облегчения. Собственно, оно не очень-то и утро. Четыре часа. Темно. И жутко холодно. Организм решительно пресекает любые попытки себя накормить. Поэтому просто надеваю штурмовой комплект. Термобелье, ветрозащитные брюки, пуховый свитер, пуховка. Защитная маска. Тяжеленные пластиковые ботинки, внутрь которых уложены саморазогревающиеся стельки (производитель гарантирует четыре часа тепла). Толстые капроновые гетры. Проверяю, все ли надел сын. Он проверяет меня. Мысли на такой высоте текут медленно, сосредоточиться тяжело, и лишний контроль не повредит. Фотоаппарат – в рюкзак, батарею, которая бережно согревалась в спальном мешке, – во внутренний карман пуховки. Кошки. Внутренние рукавицы. Внешние рукавицы. Налобный фонарик. Лыжная маска Оakley. В таких обычно бегают «хорошие парни» в американских боевиках. Пять утра, выходим из лагеря.
Судя по фонарикам, на штурм, кроме нас, вышло пять групп. Медленными зигзагами поднимаемся по склону. Вдох – шаг – выдох. Небо черное, как антрацит. Льдисто посверкивают звезды. Утрамбованный ветром снег хрустит под кошками. Справа – обломанный край снежного наддува. Он обвалился несколько дней назад, и этого момента во всех промежуточных лагерях ждали с нетерпением, потому что из-за него никого просто не выпускали наверх. Лавинная опасность. Небо начинает сереть, потом розоветь. Скоро восход. Впереди вверху седловина. Каждый шаг требует сосредоточенности, но идти неожиданно легко. Производитель заморских стелек не подвел, ногам тепло, пуховка, балаклава и лыжная маска надежно защищают от ветра. Главное – не думать о том, сколько еще осталось. Почти тысяча метров набора высоты – это очень, очень много. Надо просто отключить сознание, ввести себя в медленный ритм шагов и идти. Ярко вспыхивают вершины гор. Вот-вот выкатит солнце и принесет ощущение тепла.
Шесть пятьсот. Рассвело. Мы на седловине, справа продуваемый ветром гребень. Нам надо на него, а потом по нему. Даже отсюда понятно, как там несладко. А тут, на седловинке, относительно тихо. Солнышко. Из-под снега выглядывает что-то среднее между собачьей будкой и сараюшкой. В стенах щели размером в ладонь. Ага, это аварийное укрытие. Укрыть, если что, понятно, не укроет, но все проще будет снимать трупы с одного заранее известного места, чем разыскивать по всем склонам.
Все шесть групп тут. Отдышались. Надо идти дальше. Неожиданно понимаю, что дальше мы идем одни. Остальные команды спускаются вниз. Слишком холодно, слишком сильный ветер, слишком высокая гора, слишком продуваемый гребень… Смотрю на ребят. Все трое выглядят бодро. А о гидах-инструкторах и говорить нечего. Толстяк Генри, Великий Повар, Повелитель Бифштексов и Ассадо, пыхтит как паровоз. По всему видно, так и допыхтит до самой вершины. Маленький, сухой, жилистый, рыжий и остроносый Пабло Регерро смотрит, конечно, мрачно. Повернуть обратно, впрочем, не предлагает.
Ампулы надежды
Ну вот, исчезла дрожь в руках,
Теперь – наверх!
Ну вот, сорвался в пропасть страх –
Навек, навек.
Для остановки нет причин –
Иду, скользя,
И в мире нет таких вершин,
Что взять нельзя.
В. Высоцкий
Начинаем подъем на гребень. Дует неимоверно, и скорость сразу падает. Ослепительное солнце, темно-синее небо, черные скалы… Каждый шаг дается с трудом. Надо бы быстрее, но никак. Ноги Михаила ступают все медленнее. Шаг, полминуты пауза… Шаг, полминуты пауза… Минута паузы. Похоже, он уже не осознает, что происходит. Останавливаемся. Совещаемся. Решаем: ему лучше вниз. Великий Повар Генри его проводит. Вместе с ними уйдет и Леха. У него начали неметь руки, явно идет к обморожению. Так что останемся втроем. Если горы не будет, будет обидно, потому что чувствую себя отлично. И в этом, знаю, нет ничего от эйфории горной болезни. «Пабло, давай попробуем». Смотрит на меня. Даже сквозь стекло мрачнеют запавшие глаза. Горбатый носище торчит из-под горнолыжной маски, рыжая щетина вся в инее. Это для меня Аконкагуа – годы подготовки, добывания денег, тренировки. А для него это работа. Он был на этой вершине не один раз. И еще побывает. По правилам игры он, как и я, в любой момент имеет право сказать «стоп». Но Пабло медленно, очень медленно кивает…
Ребята уходят вниз, а мы втроем медленно пробиваемся наверх. Гребень пройден, и ветер стих. Нас закрывает от него сама вершина. Теперь уж точно дойдем. Высоко. Мы уже выше всех окрестных гор, выше облаков. Над нами только ослепительное солнце, бездонное темно-синее, как бывает только на большой высоте, небо. И вершина Аконкагуа. Еще чуток, метров двести по вертикали. Отчетливо видно, как закругляется как на снимках из космоса горизонт. Вдруг понимаю, что за весь день не сделал ни одной фотографии. Просто не до того. Мы все ближе и ближе к огромным скальным ступеням. Навстречу движется фигура в желто-черном комбинезоне. Подходит. Восходитель-одиночка. Видимо, вышел раньше нас и уже спускается. «Поднялся?» – спрашиваю. «Нет. Повернул назад. Это билет в один конец». Даем ему дорогу и идем дальше. И вдруг…
Сын, который идет по склону в пяти шагах впереди меня, внезапно как-то неловко поворачивается, смотрит мне в глаза и валится на снег. Руки рвут ворот пуховки, губы что-то шепчут. «Вот и всё», – звоном отдается в моей голове. Преодолеваю долгие пять шагов. «Ты как?» «Нечем дышать», – шепчет Кир. «Ну посиди, отдышись». Он тяжело дышит. Это может быть что угодно: от усталости до начала отека мозга.
В последнем случае времени у нас мало. Мы с Пабло смотрим друг на друга. Я могу отправить его вниз с сыном. Это неправильно, это нарушает контракт, и я заплачу, когда и если спущусь вниз, семь тысяч долларов штрафа. Драться со мной на горе Пабло не будет. Но если это что-то серьезное и Кир не сможет идти, Пабло его в одиночку не спустит. Нужно решение. “It's high time to go down”, – тихо говорю я. “Exactly” – с облегчением выдыхает он. Маска поднята на лоб, в глазах понимание, сострадание и уважение. Мне не за что его упрекнуть. Он сделал все, что мог. Девяносто девять гидов из ста повернули бы обратно еще на седловине или на гребне. Он пытался до конца. Я знаю, что у него под теплой пуховкой есть пара ампул. Но это ампулы «последней надежды», и еще не факт, что они не понадобятся на спуске.
Кир встает, его покачивает. Координация чуть нарушена, и это нехороший признак. Впрочем, на 6800 никто и не ожидает ювелирных движений. «Идем вниз», – говорю я. Он устало кивает. Достаю из рюкзака фотоаппарат, из пуховки – батарею. Снимать в перчатках невозможно, придется без них. Свежей теплой батареи хватило на восемь снимков. Сорокапятиградусный мороз разрядил ее за считаные минуты. Негнущимися, примерзающими к железу моего верного «Кэнона» пальцами делаю фотографии. Загибающийся горизонт, горы, облака далеко внизу. Сын, Пабло, скалы и снова горизонт. Пабло берет фотоаппарат и щелкает меня. Всё. Вниз. Мы не дошли до цели двести метров…
Мораль?
Мудрый человек не отвергает и не принимает никаких учений.
Он не поддается их влиянию и доверяет только себе.
Гаутама Будда
Есть ли во всей этой истории какая-то «мораль»? Связаны ли наши поступки с заповедями Будды? Мы в очередной раз остались живы. Мое упорство никого не убило. Наоборот, возможно, мое решение сохранило жизнь.
Мы каждую минуту принимаем решения. Идем в горы, работаем над ИТ-проектами, управляем своими командами. Строим стратегии развития своих подразделений, которые сплетаются и поддерживают стратегии наших компаний. От этих решений зависит благополучие наших сотрудников и наших организаций. Мы руководим своими людьми и опираемся на них. А они верят в нас, верят в то, что наши решения мудры, честны и справедливы.
Есть что-то неизмеримо более важное, чем успех, который отмечается галочкой в послужном списке. «Внедрена ERP». «Построено ITIL ITSM». «Реализовано проектное управление, BI» и еще куча аббревиатур. Это тоже важно, это хорошо для карьеры, это дает нам опыт и, в конце концов, приводит к пониманию. Пониманию того, что есть нечто, для чего не придумали галочек в Curriculum vitae. Оно есть разве что в check-list из десяти заповедей, оставленных нам мудрым и добрым Буддой.
Опубликовано 29.01.2014
Об авторах
